9 апреля 2020 года — 80 лет со дня кончины Марии Николаевны Германовой (по отчиму Бычкова, в первом браке Красовская, во втором — Калитинская; 22.01.1884, Москва, Россия – 09.04.1940, Париж, Франция), актрисы, режиссера, педагога. Из семьи московских купцов-староверов. Всегда помогала ей вера пережить сначала детские неприятности, а в зрелом возрасте — разлуку с родиной, предательство близких и коллег (в свой приезд в Париж вместе с МХТ летом 1937 года Вл.И.Немирович-Данченко уклонился от встречи, а в томе «МХАТ в иллюстрациях и документах», вышедшем к сорокалетию театра, в списке труппы за эти сорок лет нет ее имени).
С теплотой вспоминая свое детство, Германова делилась, как ей жилось тогда: «Маленькая полутемная комната, высокая постель, в которой так жарко спать с бабушкой под ватным одеялом; свет лампадки перед образами — посреди старая икона преподобного Сергия Радонежского, принимающего небесное посещение. “Умру, икона тебе пойдет, никому не уступай”, — твердит бабушка. Она долго молится по вечерам и ставит меня рядом с собой на молитву. Больно коленкам от голого пола, пробегает дрожь от одолевающего сна и холодка по полу, но бабушка, как суровая, но надежная скала, высится рядом; риза на иконе святого поблескивает так мягко, что тихий восторг наполняет душу и утешает надежда на милосердие Господне. После такой молитвы и сны необыкновенные» (Германова М.Н. Мой ларец с драгоценностями: Воспоминания. Дневники / сост., вступ. ст., подгот. текстов и примеч. И.Л.Корчевниковой. М.: Русский путь, 2012).
К семи годам у нее «произошла большая перемена — настоящая “перемена жизни”, как в карточном гадании»: овдовевшая мать ее вышла замуж. «Кроме прежней родни Клюгиных, Рыбаковых, Ильиных, Бахрушиных, появилась новая, тоже купеческая, но совсем уж другая». Еще ребенком Мария совершила много паломнических поездок: ездила с родней к киевским святыням, пешком добиралась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, ходила помолиться в Никольский монастырь на Угреши. И просто так они ходили гулять: «Я очень любила и часто выпрашивала или затевала эти прогулки — например, в Кузьминки, на Пчельник, по Большой дороге... Эти дороги видны на много-много верст, когда идешь по ним или едешь, то невольно поддаешься ощущению необъятной дали, чувство времени тоже делается как бы крупнее, и встают века веков, в которые жила эта дорога. Так же синели леса на горизонте, так же плыли облака, так же скрипели телеги… <...> Многое, многое не взыщется с вас, милые мои русские юные изгнанники, многое простится вам, когда вспомнится, что лишены были вы этого счастья, этой ласки земли нашей» (Там же).
Образование Мария Николаевна получила хорошее. Вначале девочку отдали в Первую Мариинскую гимназию, там она нашла подруг — будущих известных русских актрис — Ольгу Гзовскую и Екатерину Рощину-Инсарову. По окончании гимназии у Германовой произошла судьбоносная встреча с Московским художественным театром (МХТ), когда она попала на постановку «Царь Федор»: «По притихшим снежным улицам на легко скользящих санях я долго ехала домой. Предчувствия и зовы, какая-то сладкая тоска от радости нахождения, почти обретения, и страх, и вера закрутили душу, как воронкой» (Там же). Мария Николаевна увлекается сценой, становится горячей поклонницей итальянской актрисы Элеоноры Дузе, учит итальянский и мчится в Италию, чтобы увидеть ее на сцене. Встреча с Дузе произвела на нее сильное впечатление, ведь «после бабушки никто так не помог, не воодушевил, как она». У них было сильное портретное сходство, а оказалось, что еще больше — сходство душевное. «Многие в моем поколении любили Дузе, многим светил ее образ — совершенное выражение нашего идеала изящества, нежности, благородства и богатства женской души» (Там же).
В двадцать лет Мария Николаевна «просто, как бы повинуясь судьбе, пошла прямо к Станиславскому и уверенно читала перед ним. Смела, отважна молодость! <…> Он направил меня к Немировичу-Данченко, который ведал школой». Она стала одной из первых учениц открывшейся в 1901 году школы МХТ. С 1902 года — в театре (поступила на работу под фамилией Красовская). В 1912 году вышла замуж за Александра Петровича Калитинского, профессора Императорского московского археологического института, и стала по паспорту Красовской-Калитинской, на сцене же выступала под своей настоящей фамилией — Германова.
Актерская карьера у Марии Николаевны была стремительной, очень скоро она стала ведущей актрисой театра. Среди ее ранних ролей — эпизоды в «Юлии Цезаре» (1903), юная слепая в «Слепых» Метерлинка (1904), Елена в «Детях солнца» (1905). С ее творчеством связаны искания режиссера — Вл.И.Немировича-Данченко (Агнес, «Бранд», 1906; Марина Мнишек, «Борис Годунов», 1907; Роза, «Анатэма», 1909; Грушенька, «Братья Карамазовы», 1910; Лиза Протасова, «Живой труп», 1911; Екатерина Ивановна в одноименной пьесе Андреева, 1912; Дона Анна, «Каменный гость», 1915; Катя, «Будет радость», 1916).
«Работа спорилась тогда у меня, — вспоминала актриса. — В то время Вл.Ив. принес в Театр для постановки “У царских врат” Гамсуна. Выбрал он эту пьесу для меня, но она так понравилась Лилиной, жене Станиславского, прекрасной актрисе, одной из тех, с которыми начался Театр… Как ни отстаивал Вл.Ив. роль для меня, ничего не мог сделать… Это было мне очень горько и обидно, хотя я уже успела привыкнуть к тому времени к таким ударам… Премьеру сыграли, но так как Лилина все прихварывала, то не могла справиться с 10 абонементными спектаклями, которые игрались почти подряд. И пришлось “им”… дать играть мне эту роль Элины в уже объявленных представлениях. Дали мне всего несколько дней на подготовку… И вот тут-то и пригодился мне весь мой труд, который я так тихо и скромно несла в стороне, в уединении… И когда я заиграла, роль вылилась так законченно и слитно со мною, так по-моему, что никто не верил, что я не готовила ее все время потихоньку. Правда, эта роль была так по мне, что я сразу овладела ею… Меня всегда тянуло к романтизму, и все роли я обромантизировала. Будни, реалистичность меня отталкивали (в этом тоже была причина моего расхождения и со Станиславским)» (Там же).
Марии Николаевне посчастливилось встретиться с Кнутом Гамсуном, пьесы которого она так любила: «С ролью Элины влюбилась я опять заочно. В Гамсуна на этот раз. Всю весну и весь Петербург протосковала о нем. И решила поехать в Норвегию познакомиться с ним. Слыхала я, что он очень нелюдим, и все волновалась, удастся ли мне увидать его. Немирович-Данченко помог мне тут тем, что дал мне поручение к нему, и очень приятное — сказать ему, что Театр решил увеличить ему его проценты со сборов. Как только мы приехали с сестричкой в Христианию, надела я красную кофточку, которую специально сшила, потому что всегда в его романах Гамсун восхищается красной кофточкой или платьем, захватила русскую кустарную деревянную шкатулочку, переполненную русскими папиросами, и отправилась к нему… мне открыла дверь молодая белокурая полная девушка и сказала, что Гамсуна здесь нет… я все-таки отдала ей ящичек, прося передать его ему и сказать про актрису, привезшую ему привет от русского Театра и публики… Вернулась я к сестричке и поведала ей свою неудачу. Пошли мы с горя вниз завтракать, и вдруг… подают мне карточку: “Кнут Гамсун”. Я выскочила в гостиную. Там стоял высокий милый человек с букетом розовых роз. Он разговаривал, вел себя совсем как его герои — очаровательно, нескладно и непосредственно... я купила его книгу и на другой день утром послала ее с посыльным, прося написать что-нибудь на память… Христиания маленький город, и не прошло и получаса, как вернулся посланный и принес обратно и книгу, неподписанную, и мое письмо, тоже нераспечатанное… Как вдруг опять стук. Сам Гамсун. Я очень обрадовалась и принялась совать ему книгу для подписи и повторяла мою просьбу: “Это очень банально, но мне так хотелось бы иметь что-нибудь на память”» (Там же).
Наступили тревожные дни февраля 1917 года: «Насколько в 1905 году была я равнодушна к революции, настолько в 1917 году первую, февральскую революцию приняла я с восторгом. Как и вообще большинство из нас, глупых интеллигентов. Раз как-то выходили мы со Стаховичем (актером МХТ. — Примеч. В.З.) вместе, после репетиции… я поспешила высказать ему свою радость и энтузиазм от революции, а он ласково, но грустно меня слушал и наконец сказал: “Вы вот любовались лошадками в Пальне, так вот не пройдет и несколько месяцев, как их всех перестреляют после вашей революции”… Он все так же грустно кивал головой: “Увидите, увидите...” <…> Потом и я “увидела”, как он предсказывал. Все вообще в Театре были очень “сдержанны” и в Феврале, и в Октябре. Уж очень богаты мы были к тому времени: и славой, и успехом работы, и деньгами — дивиденд у нас, пайщиков-актеров, был в 100 процентов, и жалования были хорошие, и имущество Театра было громадное, даже с музеем настоящих старинных вещей… Я лично была в восхищении от Керенского — признаюсь честно… Я ничего не предвидела и верила в Думу и гордилась тем, как мы, русские, сделали нашу революцию... Да и не у меня одной, у всех была эта вера, эта гордость за Россию. Пишу об этом не как о политике, а просто чтобы рассказать, как тяжело это, что обмануло нас наше Временное правительство, на которое мы чуть не молились. Не стоило оно этого — не оказалось в нем ни у единого ни жертвенности, ни героизма, ни твердости, ни силы, которых мы так ждали от него… а когда вспоминаем, как Временное правительство проболтало Россию, то стыдно за себя, за нас всех — ничего крупного, ничего верного, возвышенного. Даже горя, раскаянья, стыда сжигающего не заметно. Этот слой интеллигенции даже здесь, за границей, сохранил непонятную, неуместную веселость. Падение его не “разорвало завес”. Такие исторические моменты, как падение правительства, просятся на гравюру, а то, как рассеялись, расползлись наши главари, разве только на карикатуру может вдохновить. А мы-то как восхищались ими! Это разочарование — незатихающая боль… И то сказать: это только люди оказались так мелки, а вера-то в Россию осталась! Ее ничто не может затмить!» (Здесь и далее: Германова М.Н. Мой ларец / Публикация И.Соловьевой // Диаспора: Новые материалы. Вып. I. Париж; СПб.: Athenaeum; Феникс, 2001).
А потом был революционный Октябрь: «В несколько дней наша пышная красавица Москва превратилась в безобразную нищую. Словно какой-то мстительный недруг вдруг с неистовой злобой растоптал чистоту и красоту ее убранства… Я вдруг почувствовала, что я задохнусь, что нет больше моих сил... и я сказала мужу своему: “Увези меня — я не могу больше”». И они уехали в 1919 году из Москвы сначала в Киев, потом в Ростов, потом в Грузию, присоединившись к «качаловской группе», а потом за рубеж, где труппа гастролировала по разным странам и весям в 1919–1922 годах: «И с тех пор земля, твердая земля, наша милая Земля была выдернута из-под ног. Ах, даже и не расскажешь, какая это была опора, верность, какое счастье, что это такое была для нас — Россия» (Там же).
Мария Николаевна играла в театрах Праги, ставила там спектакли. В 1921 году в Париже провела свой вечер, а в 1922 году вместе с актером Н.О.Массалитиновым приняла руководство группой оставшихся за границей артистов МХТ на себя, работая режиссером. До 1924 года снималась в кино. Проживала преимущественно в Праге, где муж заведовал кафедрой в университете, совершала гастроли по Европе. Основала в Праге Русский камерный театр. В 1927 году переехала в Париж. Играла в спектаклях Пражской группы МХТ, Русского театра в Париже, Театра Питоева («Три сестры» и «Чайка» А.П.Чехова), продолжала гастроли, выступала в Бельгии, Голландии, Италии, Швейцарии, США и других странах.
Главные роли: Грушенька в «Братьях Карамазовых» Ф.М.Достоевского, Раневская в «Вишневом саду» А.П.Чехова, Элида в «Женщине с моря» Г.Ибсена, Ольга в «Трех сестрах» и другие. В Париже участвовала в вечерах Тургеневского артистического общества, Московского и Петербургского землячеств, Русской академической группы. В 1927 году руководила классом выразительного чтения в Воскресной школе на Монпарнасе. В 1920-е годы принимала участие в создании Содружества русской молодежи при Русском студенческом христианском движении (РСХД) и Клуба для юношества из эмигрантов. Отправив учиться сына в Швейцарию в конце 1920-х годов, уехала в Нью-Йорк, где руководила молодежной труппой Лабораторного театра: «Был I курс начинающих, работу которых я только направляла и проверяла… Был еще II курс, где я ставила отрывки пьес и ролей, и наконец актеры, с которыми мне надо было поставить пьесу [Три сестры]… Была я опять одна, много зарабатывала (5000 долларов за зиму!), интересно работала…»
После встречи с Н.К.Рерихом увлеклась его идеями, была председателем русской секции Общества друзей Музея Николая Рериха: «В Нью-Йорке встретила я нашего русского художника Н.К.Рериха. Я смолоду была его рьяной поклонницей… В России я познакомилась с ним, только когда он писал декорации “Пер Гюнта” для Театра… С первых же наших встреч он поразил меня рассказами об Индии… Он так проникновенно, увлекательно и так по-новому говорил о том, что интересовало меня больше всего, — о духовных путях души. Необычность для меня Америки, Нью-Йорка, обстановки там, людей — все помогло этому, может быть, искусственному и нарочитому подъему, и я отдалась целиком этому течению. Но когда вернулась в Париж к своим, к своей прежней, привычной жизни, обстановке, то понемногу, постепенно рассеялась и мечта, как светлый сон. Нет! Нет! “Держись за землю — трава обманет”. Россия же никогда. Хотя и очень он интересен, но отошла я от этого пути».
Член Союза деятелей русского искусства во Франции, в 1931–1937 годах выступала на вечерах Союза. Входила в Центральный Пушкинский комитет в Париже (1935–1937). После распада Пражской группы (1927) играла в парижских труппах Питоева, Бати (Ольга в «Трех сестрах», королева в «Гамлете», мать Раскольникова в инсценировке «Преступления и наказания» и другие роли).
Скончалась Мария Николаевна ранним утром 9 апреля 1940 года: у нее было больное сердце. Похоронена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
В 2002 году ее внучка Сильвия Бревда и ее первая невестка Беверли Плачек, живущие в США, передали в Музей МХАТ архив актрисы.
См. публикации М.Н.Германовой в библиотеке ДРЗ им. А.Солженицына.
В.Р.Зубова